Такие амбиции грех не использовать, решил я тогда. Человек, предавший ради приданного отца, способен предать и тестя, если ему посулить большой куш. Через валашских купцов я отправил ему письмо, где, не таясь, указал на то, что мог бы помочь в достижении желаемого в Болгарии. Зерно, видать, упало в благодатную почву, и вот передо мной сидит посланец Ростислава.

Держу затяжную паузу, разглядывая узкое средиземноморское лицо чешского купца. Добиваюсь того, что тот все-таки отводит глаза, и спрашиваю:

— Есть ли у тебя подтверждение твоих слов?

Купец молча распарывает подкладку плаща и подает мне свернутую трубочкой бумажку.

Развернув ее, смотрю на ровный убористый почерк на русской кириллице — податель сего пользуется моим полным доверием. Всего одна строчка и подпись бан Ростислав.

«О времена, о нравы! — Вздыхаю про себя. — Что за детский сад! Такую записульку любой мог накарябать…! Я ведь даже почерка этого Ростислава не знаю, так почему я должен ей верить⁈»

В отличие от меня, мой незваный гость полностью убежден, что сей записки абсолютно достаточно и она полностью доказывает его статус доверенного лица. Он ведет себя абсолютно уверенно, словно бы мы оба видели, как она была написана.

Подумав еще, прихожу к выводу — а чего, собственно, мне переживать! Если мое письмо перехватили, и сейчас передо мной шпион венгерского короля, то это скорее проблемы князя Ростислава, чем мои.

«Значит, ему не повезло, — усмехаюсь про себя, — и король Бела сейчас получит неопровержимое доказательство вины своего зятя».

Купец все еще стоит в напряженной позе, ожидая от меня ответа, и я наконец решаюсь.

— Передай князю Ростиславу, что Великий хан умеет ценить оказанные услуги, а на престоле Болгарии ему нужен человек, доказавший свою преданность. — Выдержав паузу, добавляю. — И это не мои слова, это слова Великого хана.

Последнее я вворачиваю для пущей убедительности, ведь ничего конкретного я так и не сказал. Такое обещание стоит недорого, но чем черт не шутит, может Ростислав и купится.

Купец кивает, мол он все понял, и застывает в смиренной позе, всем свои видом показывая, что добавить ему больше нечего.

«Нечего так нечего!» — Проговариваю про себя и жестом демонстрирую, что он свободен.

Чех, еще раз склонившись до земли, пятится назад, пока не пересекает порог шатра. Я же, смотря ему вслед, думаю о том, как бы мне получше разыграть эту карту.

Положив передо мной три кожаных тубуса, Калида кивает на них.

— Это письма, а это, — он протянул мне свернутый рулон бумаги, — перечень того, что привезли.

Кивнув, беру протянутую бумагу и читаю.

«Составлено дьяком Афоней, главой пушкарского приказа Твери. Принято старшиной обоза, сотником Еремеем Глебовым».

Далее идет полный перечень всего, что доставили:

1. Гранаты керамические для баллист.

— под горючий заряд легкие одноковшовые — 251 штука

— под горючий заряд тяжелые трехковшовые — 123 штуки

2. Гранаты медные для баллист.

— под пороховой заряд легкие полуковшовые — 175 штук

— под пороховой заряд тяжелые одноковшовые — 89 штук

3. Жидкость горючая — 11 бочек трехведерных

4. Ядра чугунные для пушек — 225 штук

5. Порох — 179 двухведерных бочонков.

Глаза слипаются, но я через силу дочитываю до конца, пока не нахожу строку — пушки чугунные 100-миллиметровые две штуки.

«Вот и отлично!» — Бормочу про себя, потому как прибавка в артиллерии как нельзя кстати.

Поднимаю довольный взгляд на Калиду.

— Ну вот, теперь и дальше воевать можно!

У моего друга свое мнение на счет этой войны, но он держит его при себе, потому как мы уже все обговорили, а повторяться он не любит.

— Так что, пойду я⁈ — Кивает он на колышущийся полог, и я машу рукой.

— Давай!

Едва Калида выходит, как передо мной вновь встает уже знакомая дилемма: лечь наконец поспать или все же сначала прочитать письма?

Любопытство пересиливает, и я разворачиваю первый свиток. Это послание от Ратишы Ерша, и меня радует первая же строчка.

Писано 28 студе’ня 6765 года под градом Ревель.

«Стало быть, — тут же перевожу в понятное летоисчисление, — Двадцать восьмого декабря 1257 года он был уже под Ревелем. Неплохо!»

Читаю дальше.

'За лето совместно с татарами взяли городище Вильно, замки Крево и Троки. Миндовг отошел в Жемйтию, но и там к кону августа пал его последний оплот замок Россиены. После этого, как ты и указывал, я сказал темнику Кули, что гоняться по болотам за литвой мне не с руки, мол никого прибытку, одни хлопоты. Сказал, что ежели ему охота, то пусть один последних литвинов гоняет, а я займусь делом куда более прибыльным. Татарин сразу заинтересовался, мол чего и как. Тут я ему на карте показал Ливонские земли, все городки и замки ихние. Наплел, что вояки из ливонцев так себе, а вот злато-серебра там в избытке. Темник Кули калач тертый, но уж больно жаден, как услышал про золото так сразу загорелся. Видать, ему тож по литовским болотам бродить было неохота. Сговорились так, как зимник встанет, так сразу и ударить. Я отвел войско на Полоцкую землю, к Бреславлю, Кули и Василько Романович отошли к Вильно.

Зима пришла ранняя, и уже в начале декабря я двинул полк на ливонские замки Динабург и Розиттен. Кули же атаковал городище Кокенкузен, что чуть западнее. Василько в зимний набег не пошел, а отступил еще дальше на юг к Новогрудку.

Замки сии взяли с ходу, ибо там укрепления слабы были. С татарами встретились у городка Ронебург и тож пожгли его. Оттуда Кули пошел на Феллин, а я на Дерпт. Над этими крепостями пришлось повозиться. Татары там завязли на месяц, а мы ток на неделю, и вот уж к концу студе’ня обложили датский Ревель. Тута быстро не получится, и опасаюсь я, хватит ли зарядов!'

Отложив письмо, думаю, что проблемы у Ратишы те же, что и у меня, вот только подвоза боеприпасов в ближайшее время он не дождется, поскольку все мне отправили. С этой мыслью срываю печать со второго свитка. Это послание от Куранбасы из Киева. В отличие от предыдущего, это написано почти идеальным каллиграфическим почерком. Потому как половец грамотой так и не овладел, и выводил красивые буковки, явно, писарь. Куранбаса хоть и говорит по-русски вполне сносно, но вот читать и писать — это не его.

Усмехнувшись про себя, прохожу глазами строчку за строчкой.

'Как ты и указывал, выехал в Киев сразу же, как встали реки. Добрались в конце месяца студе’ня. В городе голод и разруха. Татары, что прошли летом, хоть и не грабили, но поля многие потоптали. Хлеб в Киеве аж по три гривны за пуд, тогда как на Твери по гривне за два. Как ты и велел, мы цену назначили в трое меньше, и народ за то нам в благодарности клялся, но боярам тутошним это умаление не по нутру пришлось и послали оне людей своих на нас. Вышла сеча злая, но народ Киевский вступился за нас и потому боярские кмети отступили. Я после этого велел на Подол съехать и лагерь там разбить. Живу теперь в юрте и юность свою вспоминаю каждый день.

Полон гонят с запада сплошным потоком, и мы, как приехали, стали перекупать людишек у ордынцев. Даем по пятьдесят Тверских рублей, то бишь по полгривны серебром, за полноценного мужика и четверть гривны за баб и детишек. Ежели приводят полную семью: муж и женка с детворой, то плачу по две гривны. За мастеров — каменщиков там, кузнецов и прочих — как ты и указывал, тож плачу по две гривны. Потому от ордынцев отбою нет, ведут ко мне людишек и днем, и ночью. Местный баскак Юлай-бек, по слухам, даже начал перекупать полон на подходах к Киеву подешевле и мне потом перепродавать.

Народ, чтоб не скапливался в Киеве и не дох тута от голода и холода, везем на Чернигов и Брянск. Местные бояре и дворяне там охотно людишек берут, ибо в хозяйствах запустение по нехватке рабочих рук. Платят иной раз вдвое против того, что я ордынцам уплатил. Мастеров же, как ты сказывал, не отдаем и всех гоним на Тулу и Тверь.