— Пиши что хочешь, но пиши!

Я ставлю на то, что сотник не умеет ни читать, ни писать, и для него все буквы одинаковые, будь то русский текст, монгольский или арабский. Диктую же я специально на монгольском, дабы тот четко понимал, кому и о чем пишется письмо.

Сделав паузу, вновь начинаю диктовать.

— Сегодня некий сотник Дамдисурен явился ко мне и, вопреки твоей воле, хочет связать меня и бросить в яму. Не гневайся на меня за невыполнение твоей воли, ибо с сего момента я уже не в ответе перед тобой, а вся вина за то ложится на сотника Дамдисурена. Ежели что, спрашивай с него так, как полонит он меня по воле своей, будучи в твердом уме и понимании, на чьего человека руку поднимает.

Заглянув через плечо Прохора, демонстративно киваю и, дождавшись, пока тот поставит точку, беру лист и размашисто ставлю на нем свою печать. Затем демонстративно дую на нее, чтобы подсохла, и кладу бумагу перед сотником.

— Ну что, Дамдисурен, подписывай, дабы потом не отпираться, мол ничего не знал и ничего не ведал!

Для убедительности вытаскиваю из шкатулки бронзовую пайзцу, что Бурундай дал мне на право ведения переговоров с германскими князьями, и тяжело припечатываю ею лист бумаги.

— Так что ты ждешь, сотник⁈ — Напираю на монгола. — Давай подписывай!

Как я и ожидал, монгол абсолютно неграмотен, и как всякий человек, не умеющий ни писать, ни читать, испытывает почти сакральный ужас перед любым текстом, а про подпись и говорить не приходится. Я вижу, как он завороженно смотрит на отливающую бронзой пайзцу, на вензеля печати, и на его простоватом лице отображаются все мысли, что крутятся сейчас в его голове:

«Супротив воли Бурундая…! Абукан такого не говорил! Куда ни кинь, всюду клин! Или Абукан башку ссечет, или Бурундай псами затравит!»

Качнув головой, он непроизвольно отшатнулся от стола.

— Я не…! Неграмотен я, как могу подписать!

— Ничего! — Не даю ему вывернуться. — Оттиск пальца поставь, а мой человек припишет и имя твое, и звание.

— Неее! — Вновь машет он головой. — Я на себя такое взять не могу. Я против Бурундая не пойду!

Смотрю на его испуганно-ошалелое лицо, и меня разбирает внутренний смех.

«Ах Абукан, Абукан! С кем ты вздумал тягаться, морда ты монгольская!»

Не подавая виду, с серьезной озабоченностью поднимаю взгляд на сотника.

— А как же нойон Абукан, что он скажет, коли ты его волю не выполнишь?

Тот уже совсем запутался и с каким-то жалким отчаянием впился в меня своими узкими глазками. Даю ему еще пару мгновений на осознание всей глубины пропасти, в которую он только-что чуть-было не угодил, и подаю ему «руку помощи».

— Ладно уж выручу тебя, сотник! — Панибратски хлопаю его по плечу. — Ты честный служака и лишь исполняешь чужую волю. Зачем тебя подставлять⁈ Скачи к Абукану и скажи ему так. Консул Твери сам к нему идет и готов ответ перед ним держать. Пусть уж Бурундай с него спрашивает, а не с тебя!

Сотник слушает меня и на каком-то автомате кивает на каждое слово. Последняя фраза, где вся ответственность теперь снимается с него и ложится на Абукана, растягивает его рот в счастливой улыбке, и он, весь подобравшись, уже готов броситься в обратный путь прямо сейчас.

— Тады я прям сейчас и…! — Он уже развернулся к выходу, но я ловлю его за рукав халата.

— Не торопись! Люди твои устали, пусть отдохнут, а завтра с утра и тронешься.

Повернувшись к стоящему у входа Калиде, киваю ему на монгола.

— Вот прими полусотню! Накорми людей и коней, а завтра пусть едут подобру-поздорову!

Хмыкнув в усы, Калида махнул монголу.

— Ну пошли что ли, бедолага, определю тебя!

В какой-то счастливой прострации сотник Дамдисурен нырнул под полог вслед за Калидой, а я перевел взгляд на Прохора.

— Кликни-ка мне Соболя и поживей!

Войдя в шатер, Соболь остановился у входа.

— Звал, господин консул⁈

— Да! — Подзываю его рукой. — Подойди, дело есть до тебя!

Вмиг посерьезнев, Ванька подскочил к столу, и я встречаю его предельно жестким взглядом.

— Поедешь в Орду!

От неожиданности Ванька не смог сдержаться.

— Да как же?!. А здеся кто будет⁈

— Не перебивай! — Резко пресекаю все отговорки. — Дело для тебе будет очень важное, а потому опасное и трудное, так что слушай внимательно!

Соболь сразу осекся, а я продолжил.

— Возьмешь с собой три десятка из самых лучших и поедешь сначала в Киев к Куранбасе. Я ему отпишу, дабы он помог тебе организовать прикрытие. Что-нибудь типа купеческого каравана. Пусть подберет тебе верного человека, знающего язык и нравы Золотого Сарая. Ты хоть и бывал там, но всех тонкостей все равно не знаешь, так что для вида ты сам и бойцы твои будете при караване наемной охраной.

Ванька понятливо кивает на каждое мое слово, но, воспользовавшись паузой, тут же влезает с вопросом.

— Дак чего делать-то в Орде?

Бросаю на него недовольный взгляд.

— Чего-чего…! Пироги трескать! Всему свой час, не лезь поперед батьки!

Несмотря на мой грозный вид, Ванька довольно скалится.

— Да я чего…! Я так…!

Моя нервная реакция понятна. Письмо Иргиль требует от меня немедленных действий, но я все еще не совсем четко понимаю, какого результата хочу добиться. Абсолютно ясно, что как только Улагчи умрет, в Орде начнется большая смута. Боракчин-хатун обязательно захочет посадить на трон улуса Джучи своего рожденного от Тукана сына Туда-Мунке. Ему ныне и двух лет нет, так что она еще долго сможет оставаться при нем регентшей. Многим, в том числе Берке, это не понравится, и разразится война. Результат этой схватки в нынешних условиях может быть и не таким, какой он описан в учебниках истории, но если следовать уже наметившейся логике событий… Тут я имею в виду неизбежную смерть Улагчи. То получается, что судьба уверенно сворачивает с новых проложенных мною рельсов на уже проторенный путь. Значит, победа Берке неизбежна, а Боракчин-хатун ждет казнь. Ближнюю доверенную подругу тоже, скорее всего, не пощадят — слишком уж много знает. Поэтому Иргиль надо вытаскивать!

Влюбленный мужчина во мне на этом всякий раз останавливается, мол вытаскивай немедленно и все! А вот другой человек, уже привычно обосновавшийся в моем сознании, сразу же начинает просчитывать варианты. Консул Твери, глава Союза городов Русских, купец и политик привычно смотрит на два хода вперед и прослеживает открывающуюся перспективу. Если в тумане начинающейся бури вместе с Иргиль вытащить еще и Боракчин с ребенком, то в будущем на престол Золотой Орды можно будет посадить своего хана. Ведь если судьба покатит события по уже проторенному пути, то через двадцать четыре года Туда-Мунке таки сядет на ханские подушки. Вот тут в моей голове и вступают в схватку эти две ипостаси одного меня. Влюбленный мужчина требует забрать Иргиль из Сарая прямо сейчас, пока ей еще ничего не угрожает, а вот консул и политик твердо заявляет, что этого делать не следует. Мол надо дождаться, когда у Боракчин-хатун загорится под ногами земля, и тогда предложить ей бежать не к ильхану Ирана, где на пути ее будет ждать засада, а на Русь, где ей и ее ребенку будет гарантирована полная безопасность. Вряд ли в условиях царящего вокруг нее хаоса она откажется, особенно если предложение поступит от наперсницы и близкой подруги. Поэтому Иргиль должна остаться рядом с ханшей до конца. Риск для Иргиль в этом случае возрастет многократно, поскольку сбежать одной и сбежать вместе с ханшей и наследником престола — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

С этой моральной дилеммой я промучился всю ночь, но так и не пришел к чему-то определенному. Неоднократно все взвесив, я по-мужски решил переложить бремя выбора на саму Иргиль и написал ей длиннющее послание, в котором изложил все возможные варианты, предоставив ей самой решать, спасать ханшу или уходить одной. В любом случае ей необходимо будет прикрытие, для этого я и надумал отправить в Орду Соболя.