Уже на самом выходе отмечаю, как Абукан бросает удивленный взгляд на дядю и, мысленно усмехнувшись, выхожу наружу.

Вдыхаю полной грудью чистый воздух.

«Догадки — это, конечно, хорошо, но лучше было бы точно знать, что за новость пришла к Берке! — На миг задумавшись, как это можно сделать, вдруг отметаю все варианты, как ненужные. — К чему суетиться, ведь и дня не пройдет, как начавшиеся события сами все расскажут!»

Уже вскочив в седло, оборачиваюсь к Еремею.

— Пусть твои ребятки аккуратно последят за ордынским лагерем. Хочу знать любые мелочи. Куда поскачут гонцы? Начнут ли сворачивать лагерь? Как будут действовать? Будет ли больше суеты и неразберихи? В общем обо всем, что хоть на йоту выбивается из привычного, я должен узнать немедля!

Площадь перед базиликой Ахенского кафедрального собора до предела заполнена простым народом. Развлечений у нынешних горожан немного, а тут такое событие — коронация самого императора. Людей набилось на площади, яблоку некуда упасть, но внутрь простой люд не пускают. В соборе только аристократия. От входа, та, что попроще, и чем ближе к алтарю, тем все выше и выше рангом. Все три светских курфюрста: герцог Саксонии Альберт I, маркграф Бранденбурга Иоганн I и герцог Баварский Людвиг II Суровый стоят слева от аналоя, на котором разложены королевские инсигнии: меч Карла Великого с поясом, плащ с застежками и жезл со скипетром и короной.

Я стою чуть подальше в тени огромной колонны и смотрю как с противоположной стороны, стараясь не трястись от волнения, к алтарю идет худенький испуганный мальчик. Это без пяти минут новый император Конрадин I и волноваться ему совершенно не о чем! Сегодня лишь помпезно-торжественная декорация ко вчерашнему событию. Вчера, без всякой помпы, в зале Ахенского дворца прошло голосование курфюрстов. Где, шестью голосами из семи, король Богемии, по понятным причинам, отсутствовал, юный Конрадин был избран королем Германии и императором Священной Римской империи. Сегодня лишь завершающий акт многомесячного спектакля, главным режиссером которого, не без оснований, я могу считать самого себя.

Тем временем церемония движется своим чередом, и архиепископ Майнца, Герхард фон Даун уже устремился навстречу малолетнему императору. Взяв того под руку, он повел его к аналою. Там, одевая на Конрадина пояс с мечом, он до неприличия долго провозился, пытаясь приладить богатырский размер к худенькой талии ребенка. Наконец справившись, он выпрямился и, не смущаясь того, что конец длинных ножен волочится по полу, торжественно произнес:

— Прими этот меч, Конрадин, и сокруши им всех противников Христа, варваров и плохих христиан, что…!

Перестаю вслушиваться в монотонную речь архиепископа и иронично усмехаюсь.

«Хорошо хоть монголы этого не слышат!»

Закончив говорить, священник одевает на ребенка плащ и запястья.

— Пусть эта одежда напоминает тебе о том, — продолжает он торжественно бубнить, — какое усердие в вере должно воспламенять тебя…!

Еще пара минут торжественной бессмыслицы, и архиепископ вручает Конрадину скипетр и жезл. Маленькие ладошки мальчика едва могут удержать их, и во взгляде Герхарда фон Даун я замечаю искру презрительного сочувствия. Впрочем, это ничуть не мешает ему торжественно и велеречиво изречь.

— Пусть эти знаки служат тебе напоминанием в том, что ты должен с отцовской строгостью наказывать подданных и протягивать руку милосердия слугам божьим, вдовам и сиротам…!

Едва он закончил, как Арнольд II Изенбургский и Конрад фон Хохстаден, архиепископы Трира и Кельна, тут же помазали ребенка святым елеем и водрузили ему на голову тяжелую корону.

«Ну вот, кажется, дело сделано! — Мысленно поздравляю себя с успешным окончанием многомесячных трудов. — Теперь посмотрим, как долго юноша сможет противостоять своей трагической судьбе».

Тут я имею в виду, что согласно некогда изучаемым мной учебникам истории, Конрадину осталось жить не так уж и много. Всего через десять лет топор палача должен оборвать его непростую и бурную жизнь.

Все три архиепископа провели Конрадина к трону и, усадив его, отступили. Теперь пришла очередь подданных. Первым шагнул вперед герцог Баварии, опустившись на одно колено, он произнес клятву верности. За ним двинулись остальные герцоги и графы.

В этом начавшемся оживлении, я вдруг замечаю проталкивающегося ко мне Еремея. Стоящий за спиной Калида тоже заметил его и встревоженно забурчал мне в затылок.

— Гля, Стылый-то как торопится! Случилось чего, что ли⁈

В душе екает нехорошее предчувствие, но внешне я храню полнейшую невозмутимость.

Еремей, наконец, протиснулся к нам и с ходу зашептал, возбужденно пуча глаза.

— Ордынцы снимаются с лагеря!

«Это, конечно, важная новость, — думаю я про себя, — но спокойно могла подождать до конца церемонии!»

Награждаю Еремея суровым взглядом, но тот, не замечая, продолжает.

— Позавчера гонцов послали. Четверых! Одного за другим! Потом три сотни нехристей куды-то отправили, и те на юг помчали. — Он бросил на меня словно бы извиняющийся взгляд. — Как ты, господин консул, и приказывал, я остался следить за лагерем. Утром, гляжу, начали сбирать лагерь. Ну, решил тоды, надо гонца слать.

Замявшись, Еремей почесал затылок.

— Потом, подумал-подумал и решил сам ехать. Едва тронулись, гляжу по следу, что те три сотни ордынцев, что вчерась на юг взяли, обошли лагерь по кругу, а затем в нашу сторону направились.

Он выдохнул, явно подбираясь к главному, и я уже понял, что впереди неприятные новости.

— Едем, значит, — не прерываясь, рассказывает Стылый, — и тут гляжу, следы нехристей прямо к нашей южной заставе ведут. Подозрительно мне тут стало. От этих басурманов хорошего ждать не приходиться.

Здесь следует сказать, что поначалу город Ахен ворота мне не открыл. Жечь его было нельзя и потому пришлось брать в осаду. Поставили три лагеря. Один, основной, перекрывающий дорогу на восток и еще два, вспомогательных, на юго-западном и северо-западном направлениях. В общем, перекрыли все пути подвоза продовольствия, и через пару недель горожане одумались и решили договариваться. К взаимопониманию мы пришли быстро, но «блокпосты» я решил оставить. На всякий случай, так сказать! Строились они по тому же принципу, что и основной лагерь. Периметр, ров, вал! Гарнизон — рота пикинеров, взвод конных громобоев и две баллисты.

Все это промелькнуло у меня в голове, а Еремей уже подошел к развязке.

— Ну, значиться, пошли по следу. Седня под утро, выезжаем к заставе, а там уже бой идет вовсю. Видно, что наши со стороны города дозор несли справно, а с юга ворога не ждали и проморгали. Ордынцы в ночи перевалили через вал и сразу в сабли! Гляжу, там свалка идет, самый разгар! Наши все в панике, пики побросали и кто-куда, а нехристи рубят их как курят неразумных.

Не дослушав чем все это закончилось, бросаю яростный взгляд на Калиду.

— Кто там ротный⁈ Коли выжил, то под суд и, чтоб без жалости!

Калида мрачно кивнул, а Еремей взмахнул рукой.

— Не, не выжил! Прохора Тимофеича ужо не земным судом судить. Ему топереча бог судья! — Он нервно смял в руках шапку. — Видал я его тамо, со многими тож лежал с порубленной головой!

Стылый сокрушенно замолчал, и я раздраженно вскидываюсь на него.

— Чего застыл, дальше то что⁈

— Так это, — Еремей тут же встряхнулся, — басурмане бы всех перебили, да Гринька, молодец! Он своих громобоев к северным воротам отвел, и как ордынцы туда сунулись, так они залпом по ним. Умылась татарва кровушкой и откатилась, малость. Тут к Гриньке стали остальные подтягиваться, кто еще жив остался. Встали они значит у ворот, кто с чем, а басурмане на них вновь поперли. Громобои их огнем, а те все едино прут. Пошла уже резня врукопашную! И тут баллиста, что у северных ворот стояла, очнулась. Жахнула зарядом прямо в татарскую гущу. Огнем полыхнуло знатно, и враз все черным дымом заволокло. Ордынцы отскочили назад, засуетились! И тута я, значит, замечаю, что с десяток степняков в этой суматохе впрягли лошадок в тачанку, что на южном валу без догляда осталась и уже покатили ее к воротам.